Евгений Киселев: Декабристы - истоки движения и масштабы заговора в армии

16 ноября в историко-дискуссионном клубе "Наша история" прошел открытый стол на тему "Декабристы - истоки движения и масштабы заговора в армии". Материал для обсуждения подготовил Евгений Киселев.

Введение

Странности начинаются уже с названия – «декабристы». Сами они себя так, естественно, не называли, ибо не предполагали, что выступление произойдет именно в последний месяц года. Обычно заговорщиков называют или по убеждениям (например, уточняют, что в 1804 г. Наполеона пытались взорвать монархисты, а заочно свергнуть в 1812-м – республиканцы), самоназванию («народовольцы») или в честь руководителей. Думаю, термин «декабристы» возник потому, что из-за отсутствия внятно сформулированной программы действий и критерия отбора в число заговорщиков нельзя было сформулировать определение более привычным способом.

Так уж исторически сложилось, что декабристами принято восхищаться.

Апологеты декабристов любят подчеркивать их военные заслуги во время наполеоновских войн, но при этом забывают (или не хотят вспоминать), что участие в войне – это не отличительный признак хорошего человека и уж точно не индульгенция на все последующие деяния. Достаточно вспомнить, что сотрудничавшие с разведывательными службами США и Великобритании полковник Олег Пеньковский и генерал Дмитрий Поляков были участниками Великой Отечественной войны и имели боевые ордена, а будущий лидер чеченских сепаратистов Джохар Дудаев отличился во время войны в Афганистане, за что был награжден орденом Боевого Красного Знамени.

Другим несомненным доводом в их пользу считается стремление ввести в России конституцию. Конституция – вещь, несомненно, полезная, но не способная решить разом все накопленные проблемы в стране просто одним фактом своего существования. Например, в современном Афганистане есть конституция, а в Великобритании нет – но в какой из этих двух стран хотели бы жить читатели?

С давних пор принято считать, что офицеры русской армии после Заграничного похода 1813-14 гг. вернулись на родину с идеями свободы и т.п. Собственно, это начали говорить ещё сами заговорщики на следствии: «Полагаю... что с 1813 года первоначально заимствовался вольнодумческими и либеральными мыслями, находясь с войсками по разным местам Германии и по сношении моем с разными частными лицами тех мест, где находился. Более же всего получил наклонность к таковому образу мыслей во время моего пребывания в конце 1814 и в начале 1815 в Париже и Лондоне, как господствующее тогда мнение. Как в чужих краях, так и по возвращении в Россию вкоренился сей образ мыслей книгами, к тому клонящимися» (С. Г. Волконский), «Свободный образ мыслей заимствовал я по окончании войны с французами, из последовавших по утверждении мира в Европе происшествий, как-то: преобразования французской империи в конституционную монархию, обещания других европейских государей дать своим народам конституции и установление оных в некоторых государствах» (Трубецкой).

На самом деле, оснований для использования такого утверждения в качестве достоверного факта нет – вступившая во Францию в 1814 г. русская армия не могла встретить там ничего принципиально нового, т.к. к тому времени Наполеон уже десять лет старательно зачищал всё «свободомыслие» в рамках укрепления вертикали власти, а прибывшие во Францию в обозе русской армии Бурбоны начали «закручивать гайки» ещё сильнее. Кроме того, такие историки не объясняют, почему вольнолюбивые идеи те же солдаты и офицеры не принесли из зарубежных походов 1799-1800, 1805-07 гг. или из боевых действий в 1808-09 гг., где также могли познакомиться с политическим устройством европейских государств?

Наоборот, пожелания у вернувшихся на родину военнослужащих были сугубо бытовые. Так русский ученый и просветитель В.Н. Каразин (1773-1842) говорил министру внутренних дел Кочубею: «Солдаты, возвратившиеся из-за границы, а наипаче служившие в корпусе, во Франции находившемся, возвратились с мыслями совсем иными и распространяли оные при переходе своем или на местах, где они квартируют... Люди начали больше рассуждать. Судят, что трудно служить, что большие взыскания, что они мало получают жалованья, что наказывают их строго».

А вот всякого «свободомыслия» заговорщики вполне могли набраться и до Заграничного похода у доморощенных либералов вроде Сперанского, Новикова (этот деятель екатерининской эпохи дожил до 1818 г.) и Радищева. Достаточно вспомнить, что в 1810-1811 гг. в Москве организовался тайный кружок «Юношеское собратство» – как её называют советские исследователи «ранняя преддекабристекая» организация, во главе которой стал 16-летний прапорщик Н. Н. Муравьев, брат будущего декабриста. Ее целью была организация нового республиканского общества на каком-нибудь отдаленном острове, например Сахалине (Сахалин тогда не был русским – он был ничьим). Муравьев хотел «взять с собою надежных товарищей, образовать жителей острова и составить новую республику, для чего товарищи... обязывались быть (ему) помощниками». Он сочинил законы этого общества, целью которых было создать истинных, свободных граждан из жителей острова и образовать там республику на основе равенства людей. В «Юношеское собратство» вошли Артамон Муравьев, Матвей Муравьев-Апостол, Лев и Василий Перовские. Друзья созывали собрания, читали и обсуждали сочиненные законы своего товарищества, выработали тайные условные знаки, которыми обменивались члены братства при встречах. Этот кружок закончил свое существование с началом войны 1812 г.

«А как же показания самих декабристов?!» - спросят читатели. Здесь следует напомнить, что к показаниям преступника в юридической практике относятся осторожно, т.к. обычно имеет место выгораживание себя за счет подельников или, наоборот, принятие на себя чужой вины. А приведенные высказывания декабристов – это не рассказы законопослушных граждан в старости о былых временах, а показания обвиняемых в особо тяжких преступлениях, которые стремятся снизить будущее наказание и, в частности, молчат о подельниках.

Ранние организации декабристов

Однако, начнем по порядку.

В 1814 г. вернувшийся из-за границы генерал-майор и флигель-адъютант императора (который очень благоволил ему) М.Ф. Орлов решил создать тайное общество и подключил к этому делу своего друга М.А. Дмитриева-Мамонова, уже известного своими оппозиционными настроениями. Общество получило название «Орден русских рыцарей», носило конспиративно-заговорческий характер и по замыслу автора делилось на две части – «Внутренний Орден», включавший членов-учредителей и руководителей тайной организации, и «Внешний Орден», состоящий из рядовых участников, которых предполагалось идейно воспитывать и постепенно готовить к борьбе за политическое освобождение по руководством «невидимых братьев». Вступающие в Орден не должны были знать верховное руководство организации, и ее коренных членов, входящих в состав «Внутреннего Ордена», но должны были беспрекословно подчиняться им, а неподчинение вело к суду «неизвестных невидимых судей». Близкие друзья Орлова рассказывали, что он и особенно Дмитриев-Мамонов увлекались масонством, что и наложило свой неизгладимый отпечаток на характер общества. Мамонов разработал статуты и ритуалы приема в каждую степень в масонском духе с таинственностью, темнотой, клятвами на мече, питьём крови и т.п. Будущий член «Ордена Русских Рыцарей» клялся быть готовым умереть свободу, не бояться преследований – «оков, бичей, темниц, пыток, яда, пистолета и кинжала», смело пролить «кровь врагов свободы» «и истребить их до последнего». В его обязанности входило разоблачение злоупотреблений представителей власти, вызов на дуэль, или издание смелого памфлета против правительства, битва о представителем власти, который вредит Ордену в обществе. Пройдя все ступени, член «Внешнего Ордена» допускался во «Внутренний Орден» и узнавал его конкретные политические цели, которые Мамонов изложил в конституционном проекте под названием «Пункты преподаваемого во Внутреннем Ордене учения». Согласно этому проекту, у царя отнималось право вводить налоги, объявлять войну, заключать договоры с иностранными государствами, ссылать и наказывать, награждать орденами, назначать на высшие государственные, военные и дипломатические посты. Верховная власть в стране, законодательная и исполнительная, вручалась Сенату из 1000 членов. В нем 200 мест предназначалось представителям высшей аристократии, или, как их называл автор проекта, «наследственным пэрам», 400 – представителям дворянства, еще 400 – представителям «простого» народа. При этом «пэрами» должны были стать не уроженцы высшей аристократии, а будущие активные участники переворота, которым планировали даровать «уделы городами и поместьями». Планировалось отменить крепостное право (правда, не указывалось, будут ли крестьяне освобождены с землей или без неё), ввести свободу печати (это, похоже, волновало авторов больше, чем дальнейшая судьба основного населения страны), а вот про сокращение 25-летней службы в армии никто не задумывался.

Затем появился проект будущего государственного устройства в виде республики. Всего в «Ордене русских рыцарей» состояло до 10 человек. Затем его деятельность тихо заглохла из-за отъезда Орлова во Францию по служебным делам, а члены «Ордена» (включая самого Орлова) постепенно влились в «Союз спасения», о котором будет рассказано ниже.

Летом 1815 г. в Петербурге в доме вдовы статского советника Варвары Ивановны Христовской на Грязной улице (сейчас ул. Марата) поселились шесть молодых офицеров Гвардейского генерального штаба – трое братьев Муравьевых (Николай, Александр и Михаил), двое Калошиных (Петр и Павел) и Бурцов. Новые жильцы организовали артель – дело в том, что в те годы уходившие на заработки в города крестьяне образовывали артели: все её члены отдавали часть заработка на питание, а один из них закупал на всех продукты и готовил еду; в походах, когда армия была оторвана от централизованного снабжения, это правило переняли и солдаты, а за ними и офицеры (ибо на чужой земле легче было поручить дело одному умелому человеку, чем каждому заниматься самообеспечением), а после возвращения из Заграничного похода не стали отказываться от полезной новинки. Правда, в конкретном случае на Грязной улице артель из хозяйственного заведения быстро превратилась в политическое: кроме «коренных» членов артели (которую стали называть «Священная нераздельная артель», её главой стал Николай Николаевич Муравьев) её постоянными приходящими членами были Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы, Никита Муравьев, Иван Якушкин, Сергей Трубецкой, приходили Лев и Василий Перовские, Михаил Лунин, Михаил Пущин, Дмитрий Боборыкин, Алексей Семенов, а несколько позднее – лицеисты Иван Пущин, Вольховский, Дельвиг, Кюхельбекер. Как вспоминал позже И.Д. Якушкин, «Тут разбирались главные язвы нашего отечества: закоснелость народа, крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами, которых служба в течение 25 лет почти была каторга; повсеместное лихоимство, грабительство и, наконец, явное неуважение к человеку вообще». Собрания Священной артели были закрытые и открытые. На закрытых выбирали думу, артельщика и казначея и решали вопросы о приёме новых членов, а на открытых готовили будущих членов, и лишь после того как после бесед наблюдавший за кандидатом артельщик решал, что тот по своим мыслям и поступкам подходит для членства в артели, то его подвергали испытаниям в думе и в случае успеха утверждали членом общества. Это продолжалось некоторое время, но затем вернувшийся в страну император запретил офицерские артели, но на Священной артели это мало отразилось – и до распоряжения императора её правила запрещали рассказывать о её существовании. Впрочем, осенью 1816 г. Николай Муравьев уехал с генералом Ермоловым на Кавказ и активность Священной артели стала постепенно угасать. (Стоит отметить, что прибыв в Тифлис, Николай Муравьев пытался на рубеже 1816/17 гг. «хоть чем-нибудь вспомнить старую артель нашу, но не удалось: не те люди, не то единообразие в обычаях, мыслях, не та связь... большая часть господ не любили заниматься, а только мешали мне; никто почти не имел понятия об общей пользе, а всякий только о себе думал. Я завел было уроки, их слушали без внимания»). Точная дата окончательного конца деятельности Священной артели уже установить не удастся, но как минимум 31 марта 1818 г. Калошин писал Н.Н. Муравьеву: «Вся артель пребывает в том же, как и прежде, состоянии, главная мысль и программа действий – общая польза; лучшие свойства – взаимная дружба».

В том же 1815 г. возникла Семеновская артель из офицеров лейб-гвардии Семеновского полка - 15-20 человек, в т.ч. С.П. Трубецкой, С.И. Муравьев-Апостол, И.Д. Якушкин. Командир Семеновского полка А.Я. Потемкин покровительствовал этой затее и даже обедал в артели, где за шахматами и иностранными газетами обсуждались политические вопросы. Артель просуществовала четыре месяца, т.к. узнав именно о ней Александр I повелел «прекратить сборища офицеров».

Кроме того, подобная организация появилась и за пределами столицы – в провинциальном Каменец-Подольске (там находилась главная квартира 7-го пехотного корпуса), где около 1816 г. поручик В.Ф. Раевский создал свой кружок «Железные кольца» (его участники в знак принадлежности к обществу носили на левой руке железные кольца). До нашего времени дошли имена четырех его участников – адъютант командующего 7-м пехотным корпусом Приклонский, капитан квартирмейстерской части штаба корпуса Кисловский, штабс-капитан Тамбовского пехотного полка Губин и единственный штатский среди них инспектор Подольской врачебной управы доктор Диммер. Действовал кружок недолго, т.к. Приклонский и Диммер были переведены в другие места, а Раевский вышел в отставку (впрочем, вскоре отец уговорил его вернуться на службу)[7].

В 1816 г. в Петербурге возник «Союз спасения», в 1817 г. переименованный в «Общество истинных и верных сынов Отечества». Его основали шесть молодых офицеров-гвардейцев: подполковник Гвардии генерального штаба Александр Николаевич Муравьев (23 года), поручик Сергей Муравьев-Апостол (19 лет), поручик князь Сергей Трубецкой (25 лет), подпоручик Матвей Муравьев-Апостол (22 года), подпоручик Иван Якушкин (21 год) и прапорщик Никита Муравьев (20 лет). Вскоре в него вступили Михаил Лунин, Павел Пестель, Иван Пущин – как мы видим, большинство основателей успело побывать на собраниях Священной артели, но при этом советские исследователи упорно называют Союз спасения «первой декабристской организацией», хотя Священная артель и возникла раньше и, как мы увидим ниже, пережила этот Союз. Всего общество насчитывало 30 человек, а в основе его программы лежало требование ликвидации крепостного права. Позднее к этому прибавились борьба с самодержавием и введение в России конституционной монархии. Достигнуть поставленной цели предполагалось путем открытого выступления в момент смены императоров на престоле.

 «Первые декабристы» – офицеры, связанные между собою узами родства, детской дружбы и боевого товарищества, были совершенными дилетантами в вопросах политики. Их программой, согласно позднейшим мемуарам Якушкина, было «в обширном смысле благо России». О том же, что понимать под «благом России», в Союзе шли споры. Некоторые предполагали, что это «представительное устройство» государства, другие считали, что необходимо «даровать свободу крепостным крестьянам и для того пригласить большую часть дворянства к поданию о том просьбы государю императору». Третьи считали, что дворянство не согласится на подачу такого проекта, что император Александр – тиран, презирающий интересы страны, и потому его необходимо уничтожить.

Гвардии ротмистр (в армии – подполковник) Павел Пестель понимал, что от одних разговоров пользы будет мало, поэтому практически сразу же после вступления в тайное общество Пестель предложил построить реально действующую структуру заговора, способную в нужный момент взять власть, и именно он написал устав (или, как его называли сами заговорщики, статут) Союза спасения. Впоследствии сами члены Союза свой статут уничтожили, и судить о его содержании можно лишь по дошедшим до нас косвенным свидетельствам. Как утверждал историк Дмитрий Кропотов в исследовании, написанном в 1870-х годах по мемуарам и личным впечатлениям участников заговора, «Для руководства этому новому обществу Пестель сочинил устав на началах двойственной нравственности, из которых одна была для посвященных в истинные цели общества, а другая для непосвященных... Нельзя читать без невольного отвращения попыток Пестеля устроить “заговор в заговоре” против своих товарищей-декабристов, с тем, чтобы самому воспользоваться плодами замышляемого переворота». Из-за этого, мягко говоря, своеобразного устава разгорелись жаркие споры, но под давлением Пестеля и Александра Муравьева он всё же был принят, однако, действовал очень недолго.

Как уже говорилось, убийство Александра I виделось некоторым членам Союза спасения панацеей от всех бед России. До осуществления последней идеи на практике дело едва не дошло в 1817 г. Дело в том, что император (а вместе с ним – и гвардия) прибыл в Москву для торжественной закладки Храма Христа Спасителя (храм был заложен 12 октября 1817 г. – в пятую годовщину ухода французов из Москвы). Гвардия была расквартирована в Хамовнических казармах. (Пестель же в это время находился в Прибалтике, куда генерал Витгенштейн, чьим адъютантом он являлся, был направлен командовать 1-м пехотным корпусом). Там, в Шефском корпусе, находилась квартира полковника гвардейского Генерального штаба, основателя первого декабристского тайного общества Александра Муравьева. Эта квартира, так же как и дом Михаила Фонвизина в Староконюшенном переулке, стала постоянным местом сбора декабристов. Однако, скоро внутри общества стали возникать разногласия по организационным и программным вопросам. В разгар этих споров в сентябре 1817 г. из Петербурга пришло письмо Сергея Трубецкого с известием о намерении Александра I восстановить Польшу в границах 1772 г., что означало отторжение от России части исконно русских земель. По этому поводу на квартире Александра Муравьева состоялось особое совещание, которое в следственных делах получило название «Московского заговора 1817 года». По свидетельству Ивана Якушкина, «Совещание это было не многолюдно; тут были, кроме самого хозяина, Никита, Матвей и Сергей Муравьевы, Фонвизин, князь Шаховской и я. Александр Муравьев прочел нам только что полученное письмо от Трубецкого...». Присутствовавшие дважды перечитали письмо, потом начались «толки и сокрушения о бедственном положении, в котором находится Россия под управлением императора Александра». «Меня проник[ла] дрожь... – писал И. Якушкин. – ...Наконец, Александр Муравьев сказал, что для отвращения бедствий, угрожающих России, необходимо прекратить царствование императора Александра и что он предлагает бросить между нами жребий, чтобы узнать, кому достанется нанесть удар царю. На это я ему отвечал, что они опоздали, что я решился без всякого жребия принести себя в жертву и никому не уступлю этой чести». Якушкин предложил убить царя из пистолета при выходе из Успенского собора Кремля и тут же застрелиться из второго пистолета. На цареубийство вызвались также Никита Муравьев и Федор Шаховской. Так впервые в среде декабристов на Московском совещании 1817 года встал вопрос об убийстве царя. Для окончательного решения вопроса из Петербурга был вызван Сергей Трубецкой. Однако к моменту его приезда это намерение большинством членов общества было отвергнуто, по вполне здравой причине: даже удачное покушение мало что изменит в устройстве всей России, но легко может вызвать гибель самого тайного общества. Неспособность последнего к активной деятельности стала очевидной. Поэтому было решено ликвидировать первую организацию и создать новую, более многочисленную и сильную. В целях конспирации «бывший устав общества» был предан огню.

Пока разрабатывались основы новой организации Александр Муравьев создал переходное», приготовительное» временное общество под названием «Военное». Под таким же названием существовало общество в Петербурге, члены которого занимались исключительно изучением военной истории и военного искусства. «Военное общество» декабристов должно было сохранить основной состав прежнего общества и по возможности пополнять его новыми членами.

«Военное общество» разделялось на два отделения, во главе которых стояли Никита Муравьев и офицер Преображенского полка Павел Катенин друг А. С. Пушкина и А. С. Грибоедова. Эта организация просуществовала около четырех месяцев – с сентября 1817 года до января 1818 г., по выполнении своих функций была распущена и уступила место новому тайному обществу – «Союзу благоденствия», созданному в 1818 г. «Союз благоденствия» также ставил перед собой цель ликвидировать крепостное право и установить конституционную монархию, но в отличие от «Союза спасения», малочисленной замкнутой организации, члены «Союза благоденствия» хотели значительно расширить свой численный состав и так изменить настроения в обществе и создать решающую силу в подготовке будущего переворота – словом, заговорщики решительно отказались от навязанной Пестелем формы заговора, которую исследователь О.И. Киянская заслуженно назвала «масонско-полицейской» (т.е. деление участников на посвященных и непосвященных при жестком подчинении вторых первым и слежка заговорщиков друг за другом). Союз делился на четыре «отрасли»: человеколюбия, образования, правосудия и общественного хозяйства. Для работы в организации каждый член должен был выбрать одну из этих отраслей. «Союз благоденствия» имел в различных городах управы (отделения), насчитывавшие около 200 членов. Был написан устав общества, названный по цвету переплета «Зеленой книгой» Его первая часть излагала общие правила и цели общества. По свидетельству Пестеля, эта часть «Зеленой книги» представляла собой «не что иное, как пустой отвод от настоящей цели на случай открытия общества и для первоначального показания вступающим членам». Тайная же или «сокровенная» цель излагалась во второй части устава. В ней формулировались основные цели, известные только руководителям союза. Эта часть устава была написана вчерне и уничтожена самими декабристами в 1821 г. при роспуске тайного общества.

В советское время «Союз благоденствия» трактовали исключительно как подпольную антиправительственную организацию, но её устав противоречит этому утверждению. Согласно уставу, целью организации было «споспешествовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим творцом предназначена», а сам Союз был создан, чтобы обратить «собственную волю» частных людей «к цели правительства, к пользе общей». Устав гласил: «Всякий член имеет право учреждать или быть членом всякого рода правительством одобренных обществ… Вступление же в такие общества, кои правительством не одобрены, членам Союза воспрещается; ибо он, действуя к благу России и, следовательно, к цели правительства, не желает подвергнуться его подозрению». При этом в уставе почти ничего не говорится о военной сфере деятельности правительства, несмотря на то, что многие члены Союза были офицерами, а послевоенное положение армии оставляло желать много лучшего. Последнее десятилетие правления Александра I вот уже почти два века называют «Аракчеевщиной», но это не совсем верно – у императора тогда было три фаворита (Аракчеев, князь Голицын и начальник Главного штаба князь Пётр Волконский), и баланс влияния каждого из них на царя во многом определял политику страны. Князь Александр Николаевич Голицын занимал должность обер-прокурором Синода (с 1803 г.), в 1812 г. стал сенатором и конце того же года организовал Петербургского библейского общества, организованного Голицыным в конце 1812 года в качестве отделения одноименной английской организации и стал его президентом (до середины 1824 г.); в 1813 г. в это общество вступил сам император, а год спустя Библейское общество стало независимым и получило статус общероссийского. Официально декларируемой целью этой организации был перевод Библии на языки народов России, но князь Голицын поставил работу намного шире и, будучи сторонником «универсального христианства», вел дело в духе экуменизма. Кроме того, идеи взаимодействия религии и просвещения лежали и в основе концепции образованного в 1817 году Министерства духовных дел и народного просвещения, которое также возглавил князь Голицыне и которое подмяло под себя не только собственно ведомство просвещения, но и иностранные вероисповедания, и православный Синод, и периодические издания (за исключением нескольких ведомственных газет и журналов), и Академию наук, и вольные общества, и цензуру (а через неё – и всю литературу). На посту министра князь, как мог, развивал просвещение, учреждал школы и университеты; в частности, при нем был основан Санкт-Петербургский университет (1819); с его санкции открывались новые периодические издания, выходили книги. Одновременно при нем в ранг государственных деятелей выдвинулись «библеисты» Дмитрий Рунич и Михаил Магницкий, известные в истории как мрачные «гасильники просвещения».

Однако, вернемся к «Союзу благоденствия». Почему так много внимания было отведено министру Голицыну? Потому что согласно своему уставу, Союз благоденствия «вменял» себе в «святую обязанность» распространение «истинных правил нравственности и просвещения», что полностью согласовывалась с целью Министерства духовных дел и народного просвещения, которое, согласно своему «Учреждению», как раз и должно было блюсти «истинное просвещение». Авторы «Учреждения» утверждали, что основанием такого просвещения должно быть «христианское благочестие», а авторы устава Союза тоже считали «истинную веру» необходимой принадлежностью «образования», а члены Союза были обязаны «распространять истину» о том, что «человек не иначе, как с помощью веры, может преодолеть свои страсти, противостоять неприязненным обстоятельствам и таким образом шествовать по пути добродетели». Устав признавал желательность вступления в ряды Союза священников. Вполне в духе «внутренней церкви» Голицына устав утверждал, что «вера наша состоит не в наружных только признаках, но в самых делах наших». Духовные особы, состоявшие в Союзе благоденствия, должны были «иметь надзор» за своими собратьями, «вне Союза состоящими», сообщать в него «замечания свои насчет их поведения, дабы он мог споспешествовать трудам добродетельных и уничтожать козни порочных» (словом, без попов-стукачей гвардейским заговорщикам было очень трудно построить новую Россию). Устав Союза благоденствия утверждал: под надзором этой организации должны были «находиться все без исключения народные учебные заведения», заниматься сочинением и переводом «книг, как хороших учебных, так и тех, кои служат к изяществу полезных наук», «исправлять нравы» «изданием повременных сочинений, сообразных степени просвещения каждого сословия, сочинением и переводом книг, касающихся особенно до обязанностей человека» – как легко видеть, во всех этих случаях заговорщики выполняли функции Министерства духовных дел и народного просвещения.

Еще более показательны предполагавшиеся действия Союза благоденствия в сфере «человеколюбия». «Под надзором Союза» должны были состоять, согласно уставу, «все человеколюбивые заведения в государстве, как то: больницы, сиротские домы и т. п., также и места, где страждет человечество, как то: темницы, остроги и проч.» - и это тоже вполне согласовывалось с деятельностью возглавлявшегося тем же Голицыным Императорского человеколюбивого общества и основанного им Попечительного общества о тюрьмах. Союз благоденствия собирался снабжать «праздношатающихся людей работами, стараясь помещать их сообразно их способностям и учреждая рабочие заведения, в которых бы упражняющиеся находили верное и безнуж[д]ное пропитание». Императорское человеколюбивое общество старалось «выводить из состояния нищеты тех, кои трудами своими и промышленностью себя пропитать могут»; оно и создавалось, в частности, «для призрения дряхлых, увечных, неизлечимых и вообще к работам не способных». Члены же Союза благоденствия собирались «устраивать пристанища» «для таких, которые уже не в силах кормиться трудами своими».

Более того, членам Союза предписывалось работать в тесном контакте с этими организациями, уговаривать «соотечественников к составлению человеколюбивых обществ и заведений» и вступать «во все, уже ныне существующие».

Таким образом, не удивительно было, что в конце правления Александра I министр просвещения адмирал Шишков и архимандрит Фотий неоднократно говорили императору о заговоре во главе с Голицыным, а после восстания 14 декабря 1825 г. начался и не иссякал все первые годы правления Николая I поток доносов, где князя обвиняли в сочувствии к заговорщикам, а то и в руководстве заговором.

Однако, позвольте вернуться к Союзу благоденствия и его уставу. Руководящим органом «Союза благоденствия» была Коренная управа, председатель которой переизбирался каждый месяц. По уставу, каждый вступающий в «Союз благоденствия» давал две расписки: первую, предварительную, в том, что если по прочтении «Зеленой книги» он не захочет вступить в общество, то обязан сохранить тайну его существования; вторая, окончательная, содержала обещание всемерно содействовать обществу. По конспиративным соображениям и та и другая расписки тотчас сжигались, о чем, однако, дававшим расписки не сообщалось. По уставу, в члены «Союза благоденствия» могли быть приняты не только дворяне, но и купцы, мещане, духовенство и свободные крестьяне – и он стал гораздо более многочисленным, чем предыдущие организации: до 200 членов, в т.ч. такие лояльные правительству в будущем люди как Перовский (будущий граф и министр внутренних дел) и Граббе (будущий наказной атаман Войска Донского). Побочной управой «Союза благоденствия» было полуконспиративное литературное общество «Зеленая лампа», членом которого состоял А. С. Пушкин. Практическая деятельность Союза благоденствия была скорее филантропической, нежели революционной. Члены Союза вступали в литературные и ученые общества, занимались выкупом крестьян из крепостной неволи, печатали в легальных журналах свободолюбивые статьи и стихи, писали «по начальству» проекты освобождения крестьян, и везде старались в «вольнолюбивом» духе сформировать общественное мнение – не имея при этом собственного «окончательного» суждения по многим общественным проблемам той эпохи. Этот Союз императорской власти был, в целом, не страшен.

В качестве иллюстрации можно привести следующий пример – член Союза Николай Тургенев через военного генерал-губернатора Петербурга Милорадовича передал императору записку в которой наставивал на уничтожении или хотя бы смягчении крепостного права, а сам тем временем не стал освобождать собственных крепостных, а лишь заменил им барщину на оброк.

В 1818 г. двор и гвардия, а вместе с ними и участники тайного общества вернулись в Петербург, а в Москве осталось около 30 членов союза, которые образовали Московскую управу «Союза благоденствия». Тем временем в мае 1818 г. генерал Витгенштейн был повышен в должности – вместо корпуса он получил 2-ю армию и переехал из Митавы в Тульчин, где находился штаб этой армии (сейчас этот город находится в Винницкой области Украины, на границе с Молдавией), а вместе с ним переехал и Пестель, который создал Тульчинскую управу Союза благоденствия. В силу того, что вскоре 2-я армия станет местом действия многих заговорщиков, о ней стоит рассказать о ней подробнее. Она была дислоцирована на юго-западе России: в Киевской, Подольской, Херсонской, Екатеринославской и Таврической губерниях и в Бессарабской области, в случае войны с Турцией должна была стать главной ударной силой на Балканах и состояла из двух пехотных корпусов (16 пехотных и 8 егерских полков в составе четырех пехотных дивизий), девяти казачьих полков, одной драгунской дивизии, нескольких артиллерийских бригад и пионерных батальонов; всего во 2-й армии числилось около 100.000 человек. 2-я армия была сравнительно небольшой на фоне размещенной в западных российских губерниях 1-й армией из пяти пехотных корпусов, не считая кавалерии и артиллерии.

Тем временем, положение в России становилось все напряженнее: начались восстания военных поселений, усилилось крестьянское движение на Дону, происходили волнения в армии (о последних подробнее будет рассказано ниже). Все это заставило членов тайного общества радикально изменить свою программу. В начале 1820 г. Пестель (который приехал в столицу, сопровождая Витгенштейна) собрал членов Коренной управы и настоял на гласном обсуждении вопросов о будущем устройстве государства – а то филантропия дело хорошее, но слишком уж медленное для радикальных преобразований в стране. Согласно его собственным показаниям, на первом заседании у Федора Глинки он «изложил» «все выгоды и все невыгоды как монархического, так и республиканского правлений с тем, чтобы потом каждый член объявлял свои суждения и свои мнения». Затем, «после долгих разговоров» на эту тему, «было прение заключено и объявлено, что голоса собираться будут таким образом, чтобы каждый член говорил, чего он желает: монарха или президента, а подробности будут со временем определены». «В заключение приняли все единогласно республиканское правление». Против высказался только Федор Глинка.

На втором же собрании в квартире Ивана Шипова мнения разделились: Пестель и поддерживающий его Никита Муравьев по-прежнему настаивали на республике, а остальные участники совещаний желали конституционной монархии. В ходе этих совещаний Пестель предложил убить царствующего монарха – без этого, по его мнению, никакие реформы в России не были возможны. Здесь следует уточнить, что о цареубийстве Пестель заговорил лишь после того, как в 1819 г. его отец был смещен с должности генерал-губернатора Сибири, которую занимал 13 лет (при этом большую часть этого срока он провел в столице, так что у Александра I были весомые основания для его отставки) – тут-то молодой слуга престола и задумал убить императора! Более того, по личным причинам он делал и товарищей соучастниками тягчайшего преступления в стране, ибо разговоры и мирном преобразовании и помощи неимущим не являлись преступлением, а вот умысел на цареубийство – да, притом тягчайшим по законам того времени. Правда, в Коренной управе собрались люди умные, поэтому голосовать за цареубийство отказались!

Совещание в Петербурге вызвало сильные разногласия среди членов Союза благоденствия между сторонниками прежнего курса и радикалами. Радикалов вдохновляли не только идеи Пестеля, но и пример европейских военных революций – испанской и неаполитанской 1820 г. ( а позже – пьемонтской 1821 г., греческого восстания 1821 г. и других).

В январе 1821 г. в Москве собрался съезд Коренной управы «Союза благоденствия», вошедший в историю как «Московский съезд 1821 года», на который съехались члены союза из Петербурга, Тульчина, Кишинева. Проходил он в доме отца декабристов Фонвизиных на Рождественском бульваре. Председательствовал на съезде Николай Тургенев. Одним из важных событий съезда стало выступление Михаила Орлова, призывавшего «решиться на самые крутые меры и для достижения своей цели даже прибегнуть к средствам, которые даже могут казаться преступными». В числе таких «средств» он предлагал, например, завести тайную типографию или литографию, чтобы можно было печатать разные статьи против правительства и потом в большом количестве рассылать по всей России», а кроме того «завести фабрику фальшивых ассигнаций, чрез что, по его мнению, тайное общество с первого раза приобрело бы огромные средства и вместе с тем подрывало бы кредит правительства». Впоследствии Михаил Лунин на выделенные из средств Общества 600 рублей приобрел литографский станок, который хранился в ванной комнате в доме Трубецких в Петербурге. Считая предложение Орлова преждевременным и даже «неистовым», большинство высказалось против него. В ответ Орлов заявил о своем выходе из общества.

Федор Глинка сообщил съезду о поступившем доносе на некоторых членов «Союза благоденствия», и этим обстоятельством решено было воспользоваться, чтобы избавиться от ненадежных людей: «решено было объявить повсеместно, во всех управах, – писал Якушкин, – что так как в теперешних обстоятельствах малейшей неосторожностью можно было возбудить подозрение правительства, то Союз благоденствия прекращает свои действия навсегда. Этой мерой ненадежных членов удаляли из Общества... Затем приступили к сочинению нового устава...». Вместе с тем было признано необходимым изменить не только устав «Союза благоденствия», но и состав общества – руководство прежнего Союза хотело избавиться и от случайных «попутчиков», и от радикалов вроде Пестеля с идеями республики и цареубийства. Формально распустив союз, представители управ фактически не прекращали своей деятельности. На очередном совещании Николай Тургенев, Федор Глинка, Михаил и Иван Фонвизины, Иван Якушкин, Павел Граббе, Иван Бурцов, Константин Охотников внесли предложения по составу программы и устава нового общества. Новый устав, так же как и «Зеленая книга», состоял из двух частей. Редакцией первой части занялся Бурцов. В ней предлагались те же филантропические цели, что и в «Зеленой книге». «Вторую часть написал Н. Тургенев для членов высшего разряда. В этой второй части устава уже прямо было сказано, что цель Общества состоит в том, чтобы ограничить самодержавие в России, а чтобы приобресть для этого средства, признавалось необходимым действовать на войска и приготовить их на всякий случай». Таким образом, декабристы начали работать над планами военного переворота.

Как и прежде новое общество стало организовывать управы. Каждый из руководителей управ получил копии обеих частей устава, подписанные всеми присутствующими на совещании. На этом завершилась работа Московского съезда, сыгравшего важную роль в истории тайных обществ декабристов. После него начинается новый этап их деятельности.

Пестель, узнавший о результатах «Московского съезда», объявил своим товарищам из Тульчинской управы, что московское собрание не имело прав отменять уже сделанное, и все решили «общество продолжать». Так в марте 1821 г. возникло Южное общество, Пестель стал его руководителем, членом Директории, а вторым директором Южного общества был избран генерал-интендант 2-й армии Алексей Юшневский. Заочно в Директорию был избран служивший тогда в Гвардейском генеральном штабе Никита Муравьев – «для связи» с Петербургом, но реально Никита Муравьев в руководстве южной организацией не участвовал. Южное общество действовало на достаточно обширной территории – почти вся Украина и Бессарабия, где были расквартированы части 1-й и 2-й армий, поэтому были созданы региональные отделения (управы) – Тульчинская, Васильковская и Каменская. Центр первой Тульчинской управы по-прежнему находился в Тульчине, этой управой как и самой Директорией руководил Пестель. Центром Васильковской управы стал уездный город Васильков, где располагался штаб 2-го батальона Черниговского пехотного полка, а председателем управы был командир этого батальона подполковник Сергей Муравьев-Апостол; вместе с ним управу возглавлял его друг, молодой подпоручик Полтавского пехотного полка Михаил Бестужев-Рюмин. Центром Каменской, управы, во главе которой стояли отставной полковник Василий Давыдов (двоюродный брат генерала-поэта) и генерал-майор Сергей Волконский, была деревня Каменка – имение Давыдова.

Как было сказано выше, Пестелю нравилась масонская иерархия, и став руководителем Южного общества, он дал волю своим пристрастиям, учредив три иерархические ступени – братья, мужи и бояре. «Брат» бы низшей ступенью – им становился каждый новичок, которому «объявляться долженствовало просто намерение ввести новый конституционный порядок без дальнейших объяснений». «Мужами» считались заговорщики, согласившиеся в 1821 г. с роспуском Союза благоденствия, но потом вошедшие в Южное общество, или посторонние, кто «по образу своих мыслей был склонен к принятию республиканского правления за цель». «Мужи» отличались от «братьев» именно знанием «сокровенной» цели – установления республиканского правления в России. Боярами «именовались только те, которые, не признав разрушения общества, вновь соединились» и, как подчеркивал Пестель, присуждение степени «боярина» было компетенцией Директории. Только бояре знали о всех планах тайной организации и они имели право самим принимать новых членов, сообщая об этом только начальнику управы.

Пропагандисты в эполетах

Несколько обособленной после этого раскола оказалась Кишиневская управа: с одной стороны, её члены не поддержали слишком умеренных решений Московского съезда, с другой стороны, она не вошла и в структуру радикального Южного общества Пестеля, хотя и находилась на территории той же 2-й армии, а сам Пестель несколько раз приезжал в Кишинев и встречался там с её руководителями генерал-майорами М.Ф. Орловым и П.С. Пущиным, но, видимо, к общему решению они не пришли – возможно, потому, что генералы не хотели подчиняться Пестелю, стоящему значительно ниже их по служебной лестнице (тем более, что Орлова с его опытом дипломатических переговоров на завершающем этапе Наполеоновских войн вполне можно считать и государственным деятелем, у Пестеля же опыт такой работы был нулевым), а возможно и потому, что как покажут будущие события, руководство Кишиневской управы решило пойти по особому пути: пропаганда среди нижних чинов, а это уже могло не понравится Пестелю, который при всех разговорах о свободе смотрел на солдата как на «механизм, артикулом предусмотренный», который должен просто выполнять приказы. 3 августа 1821 г. командир расквартированной в Кишиневе 16-й пехотной дивизии и видный деятель тайных обществ генерал-майор М. Орлов (1788-1842) приказал майору В.Ф. Раевскому (1795-1876) из 32-го егерского полка принять от капитана Охотникова руководство обучением юнкеров дивизии и введенные там ранее ланкастерскую школу для нижних чинов («ланкастерские школы» - это изобретенная в Англии в конце XVIII в. система обучения, когда сначала учитель занимался со старшими учениками, а те потом передавали знания младшим; эта система была популярна в России в 1820-60-х гг., т.к. позволяла решить проблему нехватки учителей, но при этом обучение фактически вели дети, т.е. люди без педагогических навыков и знаний). Стоит отдельно отметить, что и командир 32-го егерского полка полковник Непенин, и капитан Охотников были членами ещё Союза спасения, а Охотников даже участвовал в Московском съезде в январе того года. Приняв в свое заведование дивизионные школы, Раевский по поручению Орлова разработал «Учреждение школы взаимного обучения» и «Постановление для учебного заведения при 16-й пехотной дивизии». Одновременно он готовил учебные программы и конспекты уроков для юнкеров и воспитанников ланкастерской школы. На занятиях Раевский с согласия Орлова, старался зародить в юнкерах и солдатах дух свободомыслия и подготовить из них верных помощников: например, на уроках географии рассказывал, что «конституционное правление, где народ под властью короля или без короля управляет теми постановлениями и законами, коими они сами себе назначили... сие правление самое лучшее и новейшее», на уроках истории прославлял вечевой республиканский строй Новгорода и республиканцев Брута и Кассия, убивших императора Юлия Цезаря, а заодно рассказывал и о политических новостях из-за границы – например, как «Квирога, бывший подполковником, сделал в Мадриде революцию».

Естественно, регулярно высказываемые перед таким количеством слушателей мысли, радикально расходящиеся с официальной государственной идеологией, не могли долго оставаться незамеченными, и в ноябре 1821 г. командир бригады генерал Черемисинов доложил командиру 6-го пехотного корпуса (в который входила 16-я дивизия) генерал-лейтенанту И. В. Сабанееву, что «майор Раевский действительно вольнодумец и вредный для службы человек, а Орлов его ласкает, держит у себя, через то поощряет действие вольнодумства в других...», но реакция командования была недостаточно оперативная – командующий армией сообщил начальнику штаба армии генерал-майору Киселеву свое мнение по этому вопросу так: «Я с вами согласен, что торопиться не должно, но также желательно бы было, чтобы сейчас устранить зломыслящих людей, тогда мы останемся, спокойными». И только 6 февраля 1822 г., когда М.Ф. Орлов находился в отпуске в Киеве, майор В.Ф. Раевский был арестован за агитацию среди солдат и юнкеров.

Существует распространенное мнение, что находившийся в то время в Кишиневе А.С. Пушкин случайно узнал о готовящемся аресте и предупредил Раевского, поэтому тот успел уничтожить компрометирующие бумаги у спас других членов тайного общества, но это не так – у следствия были вещественные доказательства, но и у подследственного были доброжелатели: например, среди бумаг, посланных Сабанеевым Киселеву по делу Раевского, оказался листок, на котором рукой Раевского были написаны фамилии членов «Союза Благоденствия»; полученные бумаги вместе с этим списком Киселев передал своему старшему адъютанту Бурцову – члену тайного общества, а тот нашел этот список и сжег его.

Исследователи дела В. Ф. Раевского (В. Г. Базанов, М, К. Азадовский, Л. Н. Оганян, А. А, Брегман и Е. П. Федосеева) пришли к единому мнению, что Киселев и Сабанеев не были заинтересованы в раскрытии до конца дела всякого до конца – например, он не провел дознания по сведениям, сообщенным ему майором И.М. Юминым (которого приглашали вступить в тайное общество, но он отказался) в устных показаниях и в письменном доносе (соответственно, в начале января и 9 марта 1822 г.), и считают, что Сабанееву и Киселеву «было не выгодно и даже опасно обнаружить гнездо заговорщиков во вверенном им корпусе», ибо это значило доказать свою близорукость и беспечность, в чем уже упрекал их Александр I. Поэтому, как утверждает Азадовский, Сабанеев предпочел предъявить обвинение одному Раевскому, «тщательно индивидуализируя его дело, ограничивая его пределами исключительно дисциплинарных поступков, не переводя в плоскость общеполитического и старательно избегая расширять круг привлеченных лиц», хотя ему и были даны прямые указания (П. М. Волконского) обратить внимание «на всех прикосновенных лиц, более или менее причастных к поступкам подсудимого». В итоге, из всей Кишиневской управы был арестован лишь один Раевский, а следствие велось не о принадлежности его к тайному обществу, а о внушении солдатам «вредных мыслей».

Следствие продолжалось довольно долго, и его ходом интересовался сам император, ибо случай был из ряда вон выходящий – однако, на допросах Раевский словно мафиози от всего решительно отказывался и никаких имен не называл. 21 марта 1823 г. был объявлен приговор – смертная казнь, что соответствовало тяжести деяний подсудимого, но тот опротестовал решение, пользуясь неотмененными пунктами «Устава воинского» Петра I (эту книгу Раевскому передали заботливые друзья), а заодно исчезновением части вещественных доказательств (в данном случае достаточно сказать, что за прописями из его школы отправили подчиненного Охотникова, который и предъявил самые несущественные из них) – поэтому в начале 1824 г. дело было пересмотрено, и казнь заменили тюрьмой. Раевского заключили в Тираспольскую крепость, и он пробыл там до восстания декабристов, а затем 20 января был доставлен в Петербург, заключен в Петропавловскую крепость, а потом в крепость Замощь около Варшавы и позднее сослан в Сибирь. Остальные члены Кишиневской организации были наказаны по-другому.

Орлов же по итогам расследования был освобождён от командования дивизией и назначен «состоять по армии» (18 апреля 1823 г.). Удалены были также генерал П. С. Пущин и полковник А. Г. Непенин, заставили выйти в отставку К. А. Охотникова и И. П. Липранди. Орлов же участия в подготовке вооружённого восстания не принимал, но после событий на Дворцовой площади был всё же арестован и посажен в Петропавловскую крепость на полгода. Благодаря заступничеству своего брата, близкого к Николаю I А.Ф. Орлова, Михаил Орлов не понес тяжелого наказания, а был лишь окончательно отставлен от службы.

Мятеж мятежного Кавказа

О ситуации в Отдельном Кавказском корпусе генерала Ермолова следует рассказать особо. Одним из главных помощников Ермолова был бывший глава Священной артели капитан Гвардейского генерального штаба Н.Н. Муравьев, которому Ермолов поручал многие важные задания – например, сбор данных о Хивинском ханстве, что тот и выполнил в двух экспедициях в 1819 и 1821 гг., и за первую из них был произведен в полковники Свиты его императорского величества по квартирмейстерской части. При этом Н.Н. Муравьев вел активную переписку с заговорщиками в Петербурге и Тульчине и покровительствовал отправленным на Кавказ неблагонадёжным, а в 1822 г. неожиданно стал настойчиво добиваться перевода из квартирмейстерской части в строевую службу и получения одного из полков Кавказского корпуса. (К слову, в 1819-1821 гг. того же самого добивался и Пестель). Как и в случае с Пестелем, император не утвердил назначение Муравьева командиром полка, но если Пестель за два года добился этого с помощью генерала Витгенштейна, то Ермолов подождал немного после высочайшего отказа, а затем назначил Муравьева командиром карабинерного полка под свою ответственность. Почти одновременно с этим генерал Ермолов назначил командиром 41-го егерского полка А. Авенариуса, а командиром Грузинского гренадерского полка – Г. Копылова; оба они были членами тайного общества (Авенариуса принимал сам Пестель). В то же самое время, весной 1823 г. в Тифлис, где находился штаб Кавказского корпуса, приехал вызванный Ермоловым для особых поручений его старый приятель В.Ф. Тимковский («тонкий дипломат»), про которого Пестель сказал на следствии, что считал его членом кавказского тайного общества. А в штабе корпуса работал член тайного общества П. Устимович, о котором Н.Н. Муравьев написал в дневнике: «Вечер провел у меня Устимович, вновь приехавший с Алексеем Петровичем чиновник и родственник Якубовича», из чего следует, что Устимович был вхож и к Ермолову, и к Якубовичу. Словом, у Ермолова собирались местные вольнодумцы, которые явно что-то готовили (да и сам Ермолов относился к правительству без особого почтения – достаточно вспомнить, что в декабре 1825 г. он своей волей задержит присягу подчиненных ему войск Николаю I на целых восемь суток!). Косвенным доказательством приготовлений могут служить тот факт, что в это время Муравьев прекратил вести подробные записи в дневнике – оттуда исчезли имена, упоминания встреч, рассуждения на различные темы, остались только заметки о службе; а также странное приглашение Авенариусом Муравьева к себе: «Завтра к вечеру я ожидаю к себе Василия Фёдоровича Тимковского и с ним вместе приедет ко мне прибывший по любопытству адъютант из 1-й армии…».

1823 год – сорванная подготовка

В тот год непредусмотренная уставом и присягой деятельность кипела не только на Кавказе. Одновременно с резко возросшей активностью окружения Ермолова, нечто затевалось и Южным обществом. В самом начале 1823 г. генерал-интендант и член Директории Юшневский составил и отправил в Петербург, в Главный штаб, смету армейских расходов на 1823 г., запросив для содержания 2-й армии 10.600.000 р. – на 1 млн. больше, чем сумма, отпущенная армии в прошлом 1822 году. В Петербурге бюджет поддержал начальник Главного штаба князь Петр Волконский. Казалось бы, нужная сумма вот-вот будет получена, но свое внимание на странный рост расходов при том, что к этому не было никаких веских причин (2-я армия не вела боевые действия и никуда не передислоцировалась) обратил генерал Аракчеев – конкурент Волконского, и император получил проект Юшневского уже с комментариями Аракчеева и в дополнительном финансировании отказал. (О том, зачем заговорщикам были нужны деньги будет рассказано ниже).

Тогда же, в начале 1823 г. в Киеве состоялся съезд руководителей Южного общества, на котором ещё раз подтвердили верность идее цареубийства и обсудили конкретные планы переворота – Пестель вынес на обсуждение свой проект разделения будущего переворота на «заговор» и «собственно революцию». «Заговор», по мнению Пестеля, должен быть осуществлен особым «обреченным отрядом» людей, формально не принадлежавших к обществу, и его целью было цареубийство, а возглавить «обреченный отряд» мог бы, по мысли Пестеля, его старый приятель Михаил Лунин – человек решительный и отважный. Совершенное в столице цареубийство должно было стать сигналом к началу «собственно революции» – революционного выступления армии.

В феврале, сразу после съезда и во время рассмотрения сметы на армию, Пестель отправил в Петербург трех своих сподвижников – Сергея Волконского, Никиту Давыдова и Михаила Барятинского, которые везли письма Пестеля к Никите Муравьеву, которого он считал своим единомышленником в столице. По показаниям князя Барятинского, Пестель поручил ему устно передать Никите Муравьеву, что южные заговорщики «непременно решились действовать в сей год», и потребовать «решительного ответа»: «могут ли и хотят ли» северяне «содействовать нашим усилиям», т.е. вслед за государственным переворотом с цареубийством в столице на помощь мятежникам должна была двинуться 2-я армия (а дополнительные деньги были нужны её новому руководству как раз для обеспечения марша из Малороссии в столицу, чтобы не настраивать против себя народ принудительными реквизициями). Однако, всё пошло не так: Никита Муравьев испугался и отказался, а император не дал денег и более того – направил во 2-ю армию ревизора и сместил П. Волконского с поста начальника Главного штаба, назначив вместо него генерала Ивана Дибича, с которым у заговорщиков не было никаких контактов. И хотя ревизия прошла успешно для Юшневского и он даже был повышен в чине с 5-го класса до 4-го, но за его действиями стали пристально следить, а затем произошло м вовсе небывалое событие: 24 июня 1823 г. начальник штаба 2-й армии генерал-майор Киселев убил на дуэли командира бригады в этой армии генерал-майора Мордвинова. Причина дуэли была в следующем: командира входившего в эту бригаду Одесского полка во время дивизионного смотра за грубое обращение с офицерами и солдатами избил его собственный офицер; Киселев узнал, что это было сделано с одобрения Мордвинова, и он снял его с должности командира бригады, а тот вызвал Киселева на дуэль, т.к. счел это оскорблением. В результате, Мордвинов был убит. В самой армии это происшествие многих обрадовало, т.к. её генералы не любили Киселева, считая его ловким царедворцем, получившим свою должность начальника штаба в обход более заслуженных людей. Отношения с заговорщиками у него не сложились (и в случае мятежа заговорщики планировали его арест), поэтому после громкой дуэли надеялись на его удаление из армии и Пестель надеялся, что на должность Киселева назначат Сергея Волконского – и тогда всё управление армией при фактическом самоустранении от дел Витгенштейна сосредотачивалось в руках заговорщиков – Волконского и Юшневского под руководством Пестеля. Однако, надеждам не суждено было сбыться – всколыхнувшее всю страну дело (всё же в мирное время генералов убивают нечасто) рассмотрел сам император и оставил Киселева в прежней должности.

Были у заговорщиков и другие неприятности. Как уже говорилось выше, С. Волконский должен был обеспечивать безопасность заговора, но с этой задачей Волконский не справился: в 1823 г. во время высочайшего смотра 2-й армии в конце сентября – начале октября Волконский получил от императора Александра I «предостерегательный намек» – о том, что «многое в тайном обществе было известно»; довольный состоянием бригады Волконского император похвалил князя, но при этом добавил, что тому будет «гораздо выгоднее» продолжать заниматься своей бригадой, чем «заниматься управлением» Российской империи. Летом 1825 г., когда появились новые доносы на южных заговорщиков, подобное предостережение Волконский получил и от одного из своих ближайших друзей – генерала Киселева. Киселев сказал тогда Волконскому: «Напрасно ты запутался в худое дело, советую тебе вынуть булавку из игры».

Таким образом, многообещающий для заговорщиков Юга и Кавказа 1823 год закончился с нулевыми результатами – и то им сильно повезло, что не был раскрыт и обезврежен сам заговор!

Столица

В столице тем временем основное ядро бывшего Союза спасения в Санкт-Петербурге основало в 1822 г. Северное общество. Больше всего сил для этого приложил Сергей Трубецкой – давний идейный противник Пестеля, да и само название – «Северное» – явно указывает на то, что организация была вторичной по отношению к тульчинским заговорщикам. Кроме самого факта своего существования Северное общество в первые годы ничем себя не проявило. В середине 1822 г. Никита Муравьев составил первый проект конституции, но, в отличие от «Русской правды» Пестеля она предназначалась автором не для немедленного введения после переворота, а для предоставления в качестве проекта в «Великий собор», который мог принять или отвергнуть этот проект. К концу 1824 г. Н. М. Муравьев составил второй проект конституции, этот проект обсуждался в Северном обществе в 1825 г., пока его автор работал над третьим.

Пестель несколько раз пытался объединить два общества и отправлял в столицу своих эмиссаров – Волконского, Давыдова, Барятинского, Матвея Муравьева-Апостола, но ни один из них не смог выполнить объединительной миссии: видимо, в Петербурге помнили его идеи и никто не хотел, как сейчас говорят, «поднимать с пола статью». Только весной 1824 г. Пестель, получив длительный отпуск, отправился в столицу сам, чтобы лично решить проблему. Детали этих переговоров не сохранились, можно только утверждать, что у него ничего не получилось. Показания членов Северного общества, посвященные этим совещаниям, крайне эмоциональны и враждебны по отношению к Пестелю. Члены Думы (руководящего органа Северного общества) Муравьев, Трубецкой и Рылеев дружно рассказывали следствию, что подозревали Пестеля в «личных видах», в честолюбии и властолюбии: «Пестель человек опасный для России и для видов общества» (Рылеев), «Я имел все право ужаснуться сего человека» (Трубецкой), а Никита Муравьев считал идеи Пестеля «варварскими» и «противными нравственности». Члены Северного общества согласно утверждали, что именно «личные виды» полковника помешали в 1824 г. соединению обществ. Сам же Пестель, рассказывая следствию об этих совещаниях, был весьма лаконичен, никого ни в чем не обвинял и старательно уходил от ответов по существу. Видимо, даже когда и Южное, и Северное общества уже были разгромлены, а все участники переговоров оказались в тюрьме, он не мог «хладнокровно» и подробно вспоминать о том, что происходило в Петербурге в марте 1824 г.

Судя по показаниям на следствии Муравьева и Трубецкого, план действий, который Пестель привез в Петербург, был весьма конкретен. Первым его пунктом было цареубийство: тайное общество «должно сперва убить членов императорской фамилии», но при этом сами члены общества не должны быть запятнаны: «Избранные на сие должны находиться вне общества, которое после удачи своей пожертвует ими и объявит, что оно мстит за императорскую фамилию». Затем тайное общество должно «заставить святейший Синод и Сенат объявить оное Временным правительством, которое должно быть облечено неограниченною властью». Состоявшее исключительно из заговорщиков Временное правительство, «приняв присягу от Синода, Сената, и всей России, раздав министерства, армии, корпуса и прочие начальства членам общества, мало-помалу, в продолжение нескольких лет, будет постепенно вводить новое образование». Само тайное общество с началом революции должно было стать правящей партией: «никто, не поступив предварительно в оное, не должен быть облечен никакою гражданскою или военною властью».

У столичных заговорщиков были свои планы. Например, уже упомянутый Никита Муравьев предлагал ни много ни мало – развязать гражданскую войну: «распространить между всеми состояния людей» собственную конституцию, затем «произвесть возмущение в войске» и обнародовать эту конституцию, а потом «по мере успехов военных» предполагалось также «во всех занятых губерниях и областях приступить к собранию избирателей, выбору тысяцких, судей, местных правлений, учреждению областных палат, а в случае великих успехов – и Народного Веча». Это Народное Вече (оно же – «Великий Собор» и «собрание народное») договориться с царем, решить вопрос о форме правления в стране и принять или отвергнуть проект конституции Муравьева. Трубецкой же собирался принудить Сенат и Синод низложить старую власть и учредить Временное правление «из двух или трех лиц», которое и должно сосредоточить в своих руках всю исполнительную власть в стране. В это правление, учреждаемое на неопределенный срок, наряду с известными государственными деятелями должны были входить и участники заговора. Из заговорщиков назначались и новые командующие крупными гвардейскими и армейскими соединениями, и ни о каком «Народном Вече» речи не шло – готовился классический гвардейский переворот (и, на мой взгляд, этот план был наиболее осуществимым). Пестель был готов уступить столичным оппонентам во многих вопросах ради объединения усилий, ибо без взятия власти в столице даже выступление всей 2-й армии против правительства имело мало шансов на успех. Однако, усилиями Трубецкого и недавно принятого в заговор Рылеева (в разговоре с которым Пестель проговорился о своем стремлении повторить успех Наполеона, а поэт рассказал об этом остальным) объединение было провалено.

В качестве компенсации за неудачу, Пестель организовал в столице северный филиал Южного общества. Эта организация была законспирирована не только от правительства, но и от других заговорщиков – по словам руководителя этого филиала Матвея Муравьева-Апостола, Пестель хотел «составить отдельное общество так, чтобы Северное его не знало». При этом он опирался на своих бывших однополчан-кавалергардов, многие из которых к тому же были как и он выпускниками Пажеского корпуса. В состав филиала до конца 1825 г. был принят 21 человек. Кавалергарды не очень интересовались будущим устройством России, зато много говорили о цареубийстве. Например, корнет Вадковский планировал застрелить императора из духового ружья, когда тот «изволит прогуливаться по Каменному острову» без охраны (стоит пояснить, что в то время пневматические ружья были не игрушкой для тиров, а достаточно серьезным оружием (бесшумным и не демаскирующим себя облаком дыма), поэтому в 1790-1815 гг. ими были вооружены австрийские пограничники). Однако, члены филиала не смогли скрыть существование своей организации от Северного общества. Более того, началась борьба за власть в филиале, которая быстро привела к тому, что филиал стал неуправляемым, а в итоге 14 декабря 1825 г. члены этого филиалы, не имевшие никаких инструкций от основных заговорщиков, оставались верны правительству и приняли участие в подавлении восстания.

Пестель не ограничился контактами только со столичными заговорщиками. В 1824 г. по поручению Пестеля командир 1-ю бригады 19-й пехотной дивизии 2-й армии генерал-майор князь Сергей Волконский, ездил на Кавказ, пытаясь узнать, существует ли тайное общество в корпусе генерала Ермолова. На Кавказе он встретился с капитаном Александром Якубовичем, незадолго перед тем переведенным из гвардии в действующую армию, а тот убедил князя в том, что общество действительно существует, и Волконский даже написал о своей поездке письменный отчет в южную Директорию. Достоверность этих данных неоднозначна. Современные исследователи (как специалист по декабристам и биограф Пестеля О.И. Киянская и биограф Ермолова Я.А. Гордин) единодушно считают, что Якубович просто врал, и ничего на Кавказе на самом деле не было. Правда, выше показано, что настроения в Отдельном Кавказском корпусе были далеки от верноподданических, а в качестве доказательства своей версии о вранье Якубовича Гордин и Киянская приводят лишь тот факт, что Якубович отличался буйным поведением и на следствии объявил эти свои слова выдумкой. Выше я писал о том, что к показаниям декабристов на следствии следует относиться очень осторожно – обвиняемые в особо тяжких преступлениях стремились максимально снизить свою вину, а что касается отрицательной характеристики Якубовича, то его собеседник Сергей Волконский и сам в молодости вел крайне разгульный образ жизни (например, не считал карточное шулерство пороком и пугал прохожих медведями на цепи у своего дома), но потом оказал неоценимые услуги заговорщикам, используя служебное положение и идя на должностные преступления. Кроме того, в версии «хулиган Якубович обманул доверчивого Волконского» есть и другие нестыковки. Во-первых, Волконский был не играющий в шпионов школьник, а генерал, отвечавший за безопасность заговорщиков (т.к. Пестель доверил ему функции начальника тайной полиции в Южном обществе), и мог потребовать у Якубовича доказательств его слов (судя по благоприятному отчёту, эти доказательства были получены). Во-вторых, вряд ли появившийся на Кавказе с деликатной миссией Волконский доверился бы первому встречному – надо полагать, он неспроста обратился именно к Якубовичу за информацией о местных заговорщиках. В-третьих, в рамках этой версии остаётся неясным, какую именно выгоду пытался получить Якубович, обманывая Волконского.

Заговор Рылеева

Во второй половине 1824 г., после того как С. Трубецкой по делам службы надолго уехал в Киев, столичных заговорщиков возглавил Кондратий Рылеев – один из немногих активных штатских заговорщиков. Собственно, было бы не совсем верно называть его штатским – он служил в конной артиллерии с 1814 по 1818 г., участвовал в Заграничном походе русской армии, а после войны служил у нас в селе Белогорье Острогожского уезда Воронежской губернии (теперь – Подгоренский район), но по сравнению с военными карьерами других заговорщиков это почти что ничего. Зато гораздо большего он добился после отставки – начал издавать литературные альманахи и занял высокую и доходную должность правителя дел Русско-Американской компании (проводя аналогию с современностью – генеральный директор огромной компании). Причем он извлекал пользу из обоих дел – высокое жалование правителя дел позволяло ему финансировать выпуск альманахов (не бывших сначала коммерчески успешными) и заказывать хвалебные статьи о Русско-Американской компании в других изданиях. Рылеев был более радикален, чем Трубецкой, и при нем от абстрактных разговоров начали переходить к конкретным планам и деталям их реализации – и как раз большую роль во всем этом сыграла занимаемая Рылеевым должность.

3 июля 1825 г. Рылеев и пятеро его единомышленников посетили Кронштадт, где встретился с офицерами Гвардейского экипажа и убедился, что «между ними много либералов», которыми «можно усилить общество». Тогда же 1825 г. Рылеев изложил недавно принятому в Северное общество адъютанту начальника Морского штаба капитан-лейтенанту К.П. Торсону (1793-1851) свой план, согласно которому при восстании в Петербурге Торсон и работавший в Адмиралтействе историографом капитан-лейтенант Н.А. Бестужев (1791-1855, который также был принят в Северное общество в 1824 г. Рылеевым) должны были «ехать в Кронштадт, где при помощи членов возмутить матросов, сменить начальство и принять город и крепость под свою команду». В целом, такой план имел шансы на успех, т.к. многие офицеры и матросы были недовольны нововведениями Александра I на флоте, из-за которых флот превратился в малобоеспособное учреждение для воровства бюджетных денег, и поддержали бы выступление, а во-вторых, даже просто несколько кораблей, подошедших к столице для демонстрации поддержки восставшим, имели бы значительное и военное, и моральное значение (как это было, например, в октябре 1917 г.). В-третьих, даже в случае поражения восстания в столице мятежный Кронштадт стал бы одним из неподавленных очагов сопротивления – летом без военных кораблей победить кронштадтских мятежников было бы непросто, а корабли как раз были в их руках, так что пришлось бы обращаться или за помощью к иностранным державам или ждать зимы и атаковать мятежный остров по льду (как это было в марте 1921 г.), ибо во время ледохода и ледостава, как писали современники, «Кронштадт периодически по два раза в год подвергается осадному положению, налагаемому на него самой природой». Таким образом, легко видеть, что от восстания в Кронштадте заговорщикам была одна лишь польза. Однако, Торсон решительно отказался, не желая кровопролития и беспорядков, прибавив, что и Николай Бестужев не возьмется за такое поручение.

(Правда, отдельной и большой проблемой для мятежного Кронштадта в случае неудачи восстания в столице было бы снабжение плюс малое население самого города, которое можно было бы привлечь для обеспечения мятежного острова продуктами: в 1812 г. население Кронштадте было 822 дома и 9193 жителя; кроме того, город не был как следует обеспечен пресной водой – только в 1827 г. появился проект подвода воды к каждому дому в Кронштадте и поднимать её до третьего этажа, но его сильно урезали и в итоге ограничились уличными колонками; в 1825-26 гг., соответственно не было и этого, поэтому многие кронштадтцы страдали желудочными болезнями; даже военным морякам (не говоря уже о гражданских жителях) не хватало койко-мест в Морском госпитале – новый, на 2000 койко-мест, откроется только в 1840 г.; а самое главной проблемой было питание – как писал В.П. Невельской в «Путевых заметках», «огурцы… в июне месяце в Кронштадте ценою наравне с апельсинами в Петербурге» - и ведь это было для мирного периода, а в осажденной островной крепости цены стали бы и вовсе заоблачными).

Впрочем, флот должен был сыграть в заговоре Рылеева ещё одну очень важную роль. Ещё в декабре 1823 г. на совещании в доме Рылеева на 16-й линии Васильевского острова было принято решение вывезти после переворота бывшую царскую семью за границу, а позднее Дума Северного общества поручила Рылееву подготовить для исполнения этого замысла «несколько морских надёжных офицеров», прежде всего братьев Николая и Михаила Бестужевых и Торсона. 6 июля 1825 г. из Петербурга с поручением от Рылеева к С.П. Трубецкому и руководителям Васильковской управы выехал А.Ф. фон дер Бригген, который помимо прочего должен был передать Трубецкому, что Рылеев готовит в Кронштадте «несколько офицеров, дабы в случае, если императором будет отвергнута конституция Великого собора, отправить его со всей фамилией за границу.

В вышедшей в 2005 г. в серии «Жизнь замечательный людей» биографии Рылеева приводилась следующая занимательная, но бездоказательная гипотеза: оставлять свергнутую императорскую семью в Европе среди их венценосных родственников было опасно, поэтому планировалось отправить их в принадлежавший подчиненной Рылееву Русско-американской компании Форт-Росс в Калифорнии и держать там. Эта версия, во-первых, не имеет документального подтверждения, а во-вторых имеет сугубо технические недостатки: императорскую семью везли бы к месту заключения не на атомном крейсере, а на вполне обычном паруснике начала XIX в., автономность которого не позволяла ему дойти до Калифорнии без нескольких заходов в иностранные порты, где в силу указанных выше причин могло произойти всякое, не предусмотренное первоначальным планом заговорщиков. Даже если бы удалось доставить пленников к месту заключения, то следует помнить, что Форт Росс – это не тщательно защищенный Кронштадт, а вполне заурядное колониальное поселение и освободить заключенных Романовых смогла бы сравнительно небольшая экспедиция на нескольких кораблях (если конечно кто-то из глав европейских государств удосужился бы её снарядить вместо того, чтобы быстро восстановить торговые связи с новым руководством России). В свою очередь, выдвину не менее обоснованную собственную гипотезу: арестованных Романовых планировалось отправить в Европу морем, объявить об этом ... и не довезти до порта назначения – штормовая Балтика, знаете ли, место опасное! После чего во всех европейских столицах с облегчением заказали бы заупокойные службы по погибшим – и жизнь продолжилась бы своим чередом.

Однако, вернемся к миссии фон дер Бриген. В Киеве он встретился с Трубецким, своим «старым знакомым»; во встрече участвовали также Сергей Муравьев-Апостол и его друг, сопредседатель Васильковской управы Михаил Бестужев-Рюмин. Бриген рассказал собеседникам о планах Северного общества. «Меры, предполагаемые Северной Директорией, были: лишить жизни государя, а остальных особ императорской фамилии отправить на корабле в первый заграничный порт», – показывал на следствии Бестужев-Рюмин. Позже Бестужев-Рюмин сообщил информацию, привезенную Бригеном, Пестелю. Уже после подавления мятежа в столице, в январе 1826 г., командир 1-й гренадёрской роты Вятского пехотного полка штабс-капитан Аркадий Майборода, конкретизируя свой первый донос на полкового командира Пестеля, сообщил: восстание было запланировано на весну 1826 года «при Белой Церкви, где, говорят, наверное будут в сборе 3-й и 4-й корпуса». Следователи без труда выяснили, что сбор двух корпусов 1-й армии, на котором предполагалось присутствие императора, должен был проходить в мае. Многим членам Южного общества, в том числе и Пестелю, был задан вопрос о существовании «майского» плана – и большинство опрошенных ответили утвердительно. Таким образом, именно конец весны – лето 1826 г. стали для северных и южных заговорщиков общей датой начала выступления. Видимо, предполагалось, что южным заговорщикам удастся в ходе смотра убить или арестовать царя, а затем прочно взявшие власть в столице северные товарищи должны были заняться удалением царской семьи из страны.

Однако, Александр I коварно умер сам и тем спутал карты заговорщикам, которые в столице смогли вывести лишь три неполных полка (2850 чел. из состава лейб-гвардии Московского полка, Гренадерского полка и Гвардейский флотский экипаж) без плана действий и при самоустранившемся руководстве и бессмысленный и беспощадный бунт Черниговского полка в провинции. Это и стало итогом более чем десятилетней деятельности декабристов.

Литература

Бурлачук Ф. Владимир Раевский. – М.: Молодая гвардия, 1987.

Гессен С.Я., Коган М.С. Декабрист Лунин и его время. – Л: Наука и школа, 1926.

Гордин Я.А. Ермолов. – М.: Молодая гвардия, 2012.

Готовцева А.Г., Киянская О.И. Рылеев. – М.: Молодая гвардия, 2005

Декабристы в Москве. – М.: Советская Россия, 1985.

Задонский Н.А. Тайны времен минувших. – Воронеж: Центрально-Черноземное книжное издательство, 1964.

Записки, статьи, письма декабриста И.Д. Якушкина. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1951.

Записки Н.Н. Муравьева-Карского. // «Русский архив», 1886, т. 4.

Киянская О.И. Пестель. – М.: Молодая гвардия, 2005.

Мейлах Б.С. Декабристы и Пушкин. – Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1987.

Нечкина М.В. День 14 декабря 1825 года. – М.: Мысль, 1975.

Павлова Л.Я. Декабрист М.Ф. Орлов. – М.: Наука, 1964.

Павлова Л. Я. Декабристы – участники войн 1805-1814 гг. – М.: Наука, 1979.

Петров Г.Ф. Кронштадт. Очерк истории города. – Л.: Лениздат, 1985

Прокофьев Е.А. Военные взгляды декабристов. – М.: Воениздат, 1953.

Федоров В.А. Декабристы и их время. – М.: Издательство Московского университета, 1992.

Федоров В.А. Своей судьбой гордимся мы. Следствие и суд над декабристами. – М.: Мысль, 1988.

Цетлин М.О. Декабристы. Судьба одного поколения. – Париж: Современные Записки, 1933.

Шешин А.Б. Декабрист К. П. Торсон. – Улан-Удэ: Бурятское книжное издательство, 1980.

Шиrин В.В. Тайный сыск генерала де Витта. – М.: Вече, 2011.